Те же поля, те же степные виды;
стертые подковы пристяжных попеременно сверкают сквозь волнистую пыль;
рубаха ямщика, желтая, с красными ластовицами, надувается от ветра... "Хорош
возвращаюсь я на родину", - промелькнуло у Лаврецкого в голове, и он
закричал: "Пошел!" - запахнулся в шинель и плотнее прижался к подушке.
Тарантас толкнуло: Лаврецкий выпрямился и широко раскрыл глаза. Перед ним на
пригорке тянулась небольшая деревенька; немного вправо виднелся ветхий
господский домик с закрытыми ставнями и кривым крылечком; по широкому двору,
от самых ворот, росла крапива, зеленая и густая, как конопля; тут же стоял
дубовый, еще крепкий амбарчик. Это было Васильевское.
Ямщик повернул к воротам, остановил лошадей; лакей Лаврецкого
приподнялся на козлах и, как бы готовясь соскочить, закричал: "Гей!".
Раздался сиплый, глухой лай, но даже собаки не показалось; лакей снова
приготовился соскочить и снова закричал: "Гей!". Повторился дряхлый лай, и,
спустя мгновенье, на двор, неизвестно откуда, выбежал человек в нанковом
кафтане, с белой как снег головой; он посмотрел, защищая глаза от солнца, на
тарантас, ударил себя вдруг обеими руками по ляжкам, сперва немного
заметался на месте, потом бросился отворять ворота. Тарантас въехал на двор,
шурша колесами по крапиве, и остановился перед крыльцом. Белоголовый
человек, весьма, по-видимому, юркий, уже стоял, широко и криво расставив
ноги, на последней ступеньке, отстегнул передок, судорожно дернув кверху
кожу, и, помогая барину спуститься на землю, поцеловал у него руку.
- Здравствуй, здравствуй, брат, - проговорил Лаврецкий, - тебя,
кажется, Антоном зовут? Ты жив еще?
Старик молча поклонился и побежал за ключами. Пока он бегал, ямщик
сидел неподвижно, сбочась и поглядывая на запертую дверь; а лакей Лаврецкого
как спрыгнул, так и остался в живописной позе, закинув одну руку на козлы.
Старик принес ключи и, без всякой нужды изгибаясь, как змея, высоко поднимая
локти, отпер дверь, посторонился и опять поклонился в пояс.
"Вот я и дома, вот я и вернулся", - подумал Лаврецкий, входя в
крошечную переднюю, между тем как ставни со стуком и визгом отворялись один
за другим и дневной свет проникал в опустелые покои.


XIX



Небольшой домик, куда приехал Лаврецкий и где два года тому назад
скончалась Глафира Петровна, был выстроен в прошлом столетии, из прочного
соснового леса; он на вид казался ветхим, но мог простоять еще лет пятьдесят
или более. Лаврецкий обошел все комнаты и, к великому беспокойству старых,
вялых мух с белой пылью на спине, неподвижно сидевших под притолоками, велел
всюду открыть окна: с самой смерти Глафиры Петровны никто не отпирал их. Все
в доме осталось, как было. Тонконогие белые диванчики в гостиной, обитые
глянцевитым серым штофом, протертые и продавленные, живо напоминали
екатерининские времена; в гостиной же стояло любимое кресло хозяйки, с
высокой и прямой спинкой, к которой она и в старости не прислонялась.