Марья Дмитриевна пустилась в описание своих забот, стараний, своих
материнских чувств. Лаврецкий слушал ее молча и вертел в руках шляпу. Его
холодный, тяжелый взгляд смутил разболтавшуюся барыню.
- А Лиза как вам нравится? - спросила она.
- Лизавета Михайловна прекраснейшая девица, - возразил Лаврецкий,
встал, откланялся и зашел к Марфе Тимофеевне. Марья Дмитриевна с
неудовольствием посмотрела ему вслед и подумала: "Экой тюлень, мужик! Ну,
теперь я понимаю, почему его жена не могла остаться ему верной".
Марфа Тимофеевна сидела у себя в комнате, окруженная своим штатом. Он
состоял из пяти существ, почти одинаково близких ее сердцу: из толстозобого
ученого снегиря, которого она полюбила за то, что он перестал свистать и
таскать воду, маленькой, очень пугливой и смирной собачонки Роски, сердитого
кота Матроса, черномазой вертлявой девочки лет девяти, с огромными глазами и
вострым носиком, которую звали Шурочкой, и пожилой женщины лет пятидесяти
пяти, в белом чепце и коричневой кургузой кацавейке на темном платье, по
имени Настасьи Карповны Огарковой. Шурочка была мещаночка, круглая сирота.
Марфа Тимофеевна взяла ее к себе из жалости, как и Роску: и собачонку и
девочку она нашла на улице; обе были худы и голодны, обеих мочил осенний
дождь; за Роской никто не погнался, а Шурочку даже охотно уступил Марфе
Тимофеевне ее дядя, пьяный башмачник, который сам недоедал и племянницу не
кормил, а колотил по голове колодкой. С Настасьей Карповной Марфа Тимофеевна
свела знакомство на богомолье, в монастыре; сама подошла к ней в церкви (она
понравилась Марфе Тимофеевне за то, что, по ее словам, очень вкусно
молилась), сама с ней заговорила и пригласила ее к себе на чашку чаю. С того
дня она уже не расставалась с ней. Настасья Карповна была женщина самого
веселого и кроткого нрава, вдова, бездетная, из бедных дворянок; голову
имела круглую, седую, мягкие белые руки, мягкое лицо с крупными, добрыми
чертами и несколько смешным, вздернутым носом; она благоговела перед Марфой
Тимофеевной, и та ее очень любила, хотя подтрунивала над ее нежным сердцем:
она чувствовала слабость ко всем молодым людям и невольно краснела, как
девочка, от самой невинной шутки. Весь ее капиталец состоял из тысячи
двухсот рублей ассигнациями; она жила на счет Марфы Тимофеевны, но на ровной
с ней ноге; Марфа Тимофеевна не вынесла бы подобострастья.
- А! Федя! - начала она, как только увидала его. - Вчера вечером ты не
видел моей семьи: полюбуйся. Мы все к чаю собрались; это у нас второй,
праздничный чай. Всех поласкать можешь; только Шурочка не дастся, а кот
оцарапает. Ты сегодня едешь?
- Сегодня. - Лаврецкий присел на низкое стульце. - Я уже с Марьей
Дмитриевной простился. Я и Лизавету Михайловну видел.
- Зови ее Лизой, отец мой, что за Михайловна она для тебя? Да сиди
смирно, а то ты Шурочкин стул сломаешь.
- Она к обедне шла, - продолжал Лаврецкий.