Город О... мало изменился в течение этих восьми лет; но
дом Марьи Дмитриевны как будто помолодел: его недавно выкрашенные стены
белели приветно, и стекла раскрытых окон румянились и блестели на заходившем
солнце; из этих окон неслись на улицу радостные, легкие звуки звонких
молодых голосов, беспрерывного смеха; весь дом, казалось, кипел жизнью и
переливался весельем через край. Сама хозяйка дома давно сошла в могилу:
Марья Дмитриевна скончалась года два спустя после пострижения Лизы; и Марфа
Тимофеевна не долго пережила свою племянницу; рядом покоятся они на
городском кладбище. Не стало и Настасьи Карповны; верная старушка в течение
нескольких лет еженедельно ходила молиться над прахом своей приятельницы...
Пришла пора, и ее косточки тоже улеглись в сырой земле. Но дом Марьи
Дмитриевны не поступил в чужие руки, не вышел из ее рода, гнездо не
разорилось: Леночка, превратившаяся в стройную, красивую девушку, и ее жених
- белокурый гусарский офицер; сын Марьи Дмитриевны, только что женившийся в
Петербурге и вместе с молодой женой приехавший на весну в О...; сестра его
жены, шестнадцатилетняя институтка с алыми щеками и ясными глазками;
Шурочка, тоже выросшая и похорошевшая - вот какая молодежь оглашала смехом и
говором стены калитинекого дома. Все в нем изменилось, все стало под лад
новым обитателям. Безбородые дворовые ребята, зубоскалы и балагуры, заменяли
прежних степенных стариков; там, где некогда важно расхаживала зажиревшая
Роска, две легавых собаки бешено возились и прыгали по диванам; на конюшне
завелись поджарые иноходцы, лихие коренники, рьяные пристяжные с плетеными
гривами, донские верховые кони; часы завтрака, обеда, ужина перепутались и
смешались; пошли, по выражению соседей, "порядки небывалые".
В тот вечер, о котором зашла у нас речь, обитатели калитинского дома
(старшему из них, жениху Леночки, было всего двадцать четыре года)
занимались немногосложной, но, судя по их дружному хохотанью, весьма для них
забавной игрой: они бегали по комнатам и ловили друг друга; собаки тоже
бегали и лаяли, и висевшие в клетках перед окнами канарейки наперерыв драли
горло, усиливал всеобщий гам звонкой трескотней своего яростного щебетанья.
В самый разгар этой оглушительной потехи к воротам подъехал загрязненный
тарантас, и человек лет сорока пяти, в дорожном платье, вылез из него и
остановился в изумленье. Он постоял некоторое время неподвижно, окинул дом
внимательным взором, вошел через калитку на двор и медленно взобрался на
крыльцо. В передней никто его не встретил; но дверь залы быстро распахнулась
- из нее, вся раскрасневшаяся, выскочила Шурочка, и мгновенно, вслед за ней,
с звонким криком выбежала вся молодая ватага. Она внезапно остановилась и
затихла при виде незнакомого; но светлые глаза, устремленные на него,
глядели так же ласково, свежие лица не перестали смеяться. Сын Марья
Дмитриевны подошел к гостю и приветливо опросил его, что ему угодно?
- Я Лаврецкий, - промолвил гость.