Лаврецкий принужденно засмеялся,
тоже отвернулся и стал глядеть на дорогу.
Звезды уже начинали бледнеть и небо серело, когда коляска подъехала к
крыльцу домика в Васильевском. Лаврецкий проводил своего гостя в назначенную
ему комнату, вернулся в кабинет и сел перед окном. В саду пел соловей свою
последнюю, передрассветную песнь. Лаврецкий вспомнил, что и у Калитиных в
саду пел соловей; он вспомнил также тихое движение Лизиных глаз, когда, при
первых его звуках, они обратились к темному окну. Он стал думать о ней, и
сердце в нем утихло. "Чистая девушка, - проговорил он вполголоса, - чистые
звезды", - прибавил он с улыбкой и спокойно лег спать.
А Лемм долго сидел на своей кровати с нотной тетрадкой на коленях.
Казалось, небывалая, сладкая мелодия собиралась посетить его: он уже горел и
волновался, он чувствовал уже истому и сладость ее приближения... но он не
дождался ее...
- Не поэт и не музыкант! - прошептал он наконец... И усталая голова его
тяжело опустилась на подушку.


XXIII



На другое утро хозяин и гость пили чай в саду под старой липой.
- Маэстро! - сказал, между прочим, Лаврецкий, - вам придется скоро
сочинять торжественную кантату.
- По какому случаю?
- А по случаю бракосочетания господина Паншина с Лизой. Заметили ли вы,
как он вчера за ней ухаживал? Кажется, у них уже все идет на лад.
- Этого не будет! - воскликнул Лемм.
- Почему?
- Потому что это невозможно. Впрочем, - прибавил он погодя немного, -
на свете все возможно. Особенно здесь у вас, в России,
- Россию мы оставим пока в стороне; но что же дурного находите вы в
этом браке?
- Все дурно, все. Лизавета Михайловна девица справедливая, серьезная, с
возвышенными чувствами, а он... он ди-ле-тант, одним словом.
- Да ведь она его любит?
Лемм встал со скамейки.
- Нет, она его не любит, то есть она очень чиста сердцем и не знает
сама, что это значит: любить. Мадам фон-Калитин ей говорит, что он хороший
молодой человек, а она слушается мадам фон-Калитин, потому что она еще
совсем дитя, хоть ей и девятнадцать лет: молится утром, молится вечером, - и
это очень похвально; но она его не любит. Она может любить одно прекрасное,
а он не прекрасен, то есть душа его не прекрасна.
Лемм произнес всю эту речь связно и с жаром, расхаживая маленькими
шагами взад и вперед перед чайным столиком и бегая глазами по земле.
- Дражайший маэстро! - воскликнул вдруг Лаврецкий, - мне сдается, что
вы сами влюблены в мою кузину.
Лемм вдруг остановился.
- Пожалуйста, - начал он неверным голосом, - не шутите так надо мною. Я
не безумец: я в темную могилу гляжу, не в розовую будущность.
Лаврецкому стало жаль старика; он попросил у него прощения. Лемм после
чая сыграл ему свою кантату, а за обедом, вызванный самим Лаврецким, опять
разговорился о Лизе. Лаврецкий слушал его со вниманием и любопытством.
- Как вы думаете, Христофор Федорыч, - сказал он наконец, - ведь у нас
теперь, кажется, все в порядке, сад в полном цвету...