- Читали вы "Обермана", Лизавета Михайловна? - задумчиво спросил ее
Паншин.
Лиза отвечала ему вскользь и пошла из залы наверх. Лаврецкий вернулся в
гостиную и приблизился к игорному столу. Марфа Тимофеевна, распустив ленты
чепца и покраснев, начала ему жаловаться на своего партнера Гедеоновского,
который, по ее словам, ступить не умел.
- Видно, в карты играть, - говорила она, - не то, что выдумки сочинять.
Тот продолжал моргать глазами и утираться. Лиза пришла в гостиную и
села в угол; Лаврецкий посмотрел на нее, она на него посмотрела - и обоим
стало почти жутко. Он прочел недоумение и какой-то тайный упрек на ее лице.
Поговорить с нею, как бы ему хотелось, он не мог; оставаться в одной комнате
с нею, гостем в числе других гостей, - было тяжело: он решился уйти.
Прощаясь с нею, он успел повторить, что придет завтра, и прибавил, что
надеется на ее дружбу.
- Приходите, - отвечала она с тем же недоумением на лице.
Паншин оживился по уходе Лаврецкого; он начал давать советы
Гедеоновскому, насмешливо любезничал с Беленицыной и, наконец, спел свой
романс. Но с Лизой он говорил и глядел на нее по-прежнему: значительно и
немного печально.
А Лаврецкий опять не спал всю ночь. Ему не было грустно, он не
волновался, он затих весь; но он не мог спать. Он даже не вспоминал
прошедшего времени; он просто глядел в свою жизнь; сердце его билось тяжело
и ровно, часы летели, он и не думал о сне. По временам только всплывала у
него в голове мысль: "Да это неправда, это все вздор", - и он
останавливался, поникал головою и снова принимался глядеть в свою жизнь.


XXIX



Марья Дмитриевна не слишком ласково приняла Лаврецкого, когда он явился
к ней на следующий день. "Вишь, повадился", - подумала она. Он ей сам по
себе не очень нравился, да и Паншин, под влиянием которого она находилась,
весьма коварно и небрежно похвалил его накануне. Так как она не считала его
гостем и не полагала нужным занимать родственника, почти домашнего человека,
то и получаса не прошло, как он уже шел с Лизой в саду по аллее. Леночка и
Шурочка бегали в нескольких шагах от них по цветнику.
Лиза была спокойна по обыкновению, но более обыкновенного бледна. Она
достала из кармана и протянула Лаврецкому мелко сложенный лист журнала.
- Это ужасно! - промолвила она. Лаврецкий ничего не отвечал.
- Да, может быть, это еще и неправда, - прибавила Лиза.
- Оттого-то я и просил вас не говорить об этом никому.
Лиза прошлась немного.
- Скажите, - начала она, - вы не огорчены? нисколько?
- Я сам не знаю, что я чувствую, - отвечал Лаврецкий.
- Но ведь вы ее любили прежде?
- Любил.
- Очень?
- Очень.
- И не огорчены ее смертью?
- Она не теперь для меня умерла.
- Это грешно, что вы говорите... Не сердитесь на меня. Вы меня
называете своим другом: друг все может говорить. Мне, право, даже страшно...
Вчера