Да что ты
руки у меня целуешь - ты меня самое целуй, коли тебе мои сморщенные щеки не
противны. Небось, не спросил обо мне: что, дескать, жива ли тетка? А ведь ты
у меня на руках родился, пострел эдакой! Ну, да это все равно; где тебе было
обо мне вспомнить! Только ты умница, что приехал. А что, мать моя, -
прибавила она, обращаясь к Марье Дмитриевне, - угостила ты его чем-нибудь?
- Мне ничего не нужно, - поспешно проговорил Лаврецкий.
- Ну, хоть чаю напейся, мой батюшка. Господи боже мой! Приехал невесть
откуда, и чашки чаю ему не дадут. Лиза, пойди похлопочи, да поскорей. Я
помню, маленький он был обжора страшный, да и теперь, должно быть, покушать
любит.
- Мое почтение, Марфа Тимофеевна, - промолвил Паншин, приближаясь сбоку
к расходившейся старушке и низко кланяясь.
- Извините меня, государь мой, - возразила Марфа Тимофеевна, - не
заметила вас на радости. На мать ты свою похож стал, на голубушку, -
продолжала она, снова обратившись к Лаврецкому, - только нос у тебя
отцовский был, отцовским и остался. Ну - и надолго ты к нам?
- Я завтра еду, тетушка.
- Куда?
- К себе, в Васильевское.
- Завтра?
- Завтра.
- Ну, коли завтра, так завтра. С богом, - тебе лучше знать. Только ты,
смотри, зайди проститься. - Старушка потрепала его по щеке. - Не думала я
дождаться тебя; и не то чтоб я умирать собиралась; нет - меня еще годов на
десять, пожалуй, хватит: все мы, Пестовы, живучи; дед твой покойный, бывало,
двужильными нас прозывал; да ведь господь тебя знал, сколько б ты еще за
границей проболтался. Ну, а молодец ты, молодец; чай, по-прежнему десять
пудов одной рукой поднимаешь? Твой батюшка покойный, извини, уж на что был
вздорный, а хорошо сделал, что швейцарца тебе нанял; помнишь, вы с ним на
кулачки бились; гимнастикой, что ли, это прозывается? Но, однако, что это я
так раскудахталась; только господину Паншину (она никогда не называла его,
как следовало, Паншиным) рассуждать помешала. А впрочем, станемте-ка лучше
чай пить; да на террасу пойдемте его, батюшку, пить; у нас сливки славные -
не то что в ваших Лондонах да Парижах. Пойдемте, пойдемте, а ты, Федюша, дай
мне руку. О! да какая же она у тебя толстая! Небось с тобой не упадешь.
Все встали и отправились на террасу, за исключением Гедеоновского,
который втихомолку удалился. Во все продолжение разговора Лаврецкого с
хозяйкой дома, Паншиным и Марфой Тимофеевной он сидел в уголке, внимательно
моргая и с детским любопытством вытянув губы: он спешил теперь разнести
весть о новом госте по городу.
-----
В тот же день, в одиннадцать часов вечера, вот что происходило в доме
г-жи Калитиной. Внизу, на пороге гостиной, улучив удобное мгновение,
Владимир Николаич прощался с Лизой и говорил ей, держа ее за руку: "Вы
знаете, кто меня привлекает сюда; вы знаете, зачем я беспрестанно езжу в ваш
дом; к чему тут слова, когда и так все ясно".
|