А Иван Петрович отправился в Петербург с легким сердцем. Неизвестная
будущность его ожидала; бедность, быть может, грозила ему, но он расстался с
ненавистною деревенской жизнью, а главное - не выдал своих наставников,
действительно "пустил в ход" и оправдал на деле Руссо, Дидерота и la
Declaration des droits de l'homme {"Декларацию прав человека" (франц.).}.
Чувство совершенного долга, торжества, чувство гордости наполняло его душу;
да и разлука с женой не очень пугала его; его бы скорее смутила
необходимость постоянно жить с женою. То дело было сделано; надобно было
приняться за другие дела. В Петербурге, вопреки его собственным ожиданиям,
ему повезло: княжна Кубенская, - которую мусье Куртен успел уже бросить, но
которая не успела еще умереть, - чтобы чем-нибудь загладить свою вину перед
племянником, отрекомендовала его всем своим друзьям и подарила ему пять
тысяч рублей - едва ли не последние свои денежки - да лепиковские часы с его
вензелем в гирлянде амуров. Не прошло трех месяцев, как уж он получил место
при русской миссии в Лондоне и с первым отходившим английским кораблем
(пароходов тогда еще в помине не было) уплыл за море. Несколько месяцев
спустя получил он письмо от Пестова. Добрый помещик поздравлял Ивана
Петровича с рождением сына, явившегося на свет в селе Покровском 20 августа
1807 года и нареченного Федором в честь святого мученика Феодора Стратилата.
По причине большой слабости Маланья Сергеевна приписывала только несколько
строк; но и эти немногие строки удивили Ивана Петровича: он не знал, что
Марфа Тимофеевна выучила его жену грамоте. Впрочем, Иван Петрович не долго
предавался сладостному волнению родительских чувств: он ухаживал за одной из
знаменитых тогдашних Фрин или Лаис (классические названия еще процветали в
то время); Тильзитский мир был только что заключен, и все спешило
наслаждаться, все крутилось в каком-то бешеном вихре; черные глаза бойкой
красавицы вскружили и его голову. Денег у него было очень мало; но он
счастливо играл в карты, заводил знакомства, участвовал во всех возможных
увеселениях, словом, плыл на всех парусах.


IX



Старик Лаврецкий долго не мог простить сыну его свадьбу; если б,
пропустя полгода, Иван Петрович явился к нему с повинной головой и бросился
ему в ноги, он бы, пожалуй, помиловал его, выбранив его сперва хорошенько и
постучав по нем для страха клюкою; но Иван Петрович жил за границей и,
по-видимому, в ус себе не дул. "Молчи! Не смей! - твердил Петр Андреич
всякий раз жене, как только та пыталась склонить его на милость, - ему,
щенку, должно вечно за меня бога молить, что я клятвы на него не положил;
покойный батюшка из собственных рук убил бы его, негодного, n хорошо бы
сделал". Анна Павловна, при таких страшных речах, только крестилась
украдкой. Что же касается до жены Ивана Петровича, то Петр Андреич сначала и
слышать о ней не хотел и даже в ответ на письмо Пестова, в котором тот
упоминал о его невестке, велел ему сказать, что он никакой якобы своей
невестки не ведает, а что законами воспрещается держать беглых девок, о чем
он считает долгом его предупредить; но потом, узнав о рождении внука,
смягчился, приказал под рукой осведомиться о здоровье родильницы и послал
ей, тоже будто не от себя, немного денег.