Он был, - так продолжал он, - можно
сказать, другом покойницы...
Лаврецкий оделся, вышел в сад и до самого утра ходил взад и вперед все
по одной аллее.


XXVIII



На следующее утро, за чаем, Лемм попросил Лаврецкого дать ему лошадей
для того, чтобы возвратиться в город. "Мне пора приняться за дело, то есть
за уроки, - заметил старик, - а то я здесь только даром время теряю".
Лаврецкий не сразу отвечал ему: он казался рассеянным. "Хорошо, - сказал он
наконец, - я с вами сам поеду". Без помощи слуги, кряхтя и сердясь, уложил
Лемм небольшой свой чемодан, изорвал и сжег несколько листов нотной бумаги.
Подали лошадей. Выходя из кабинета, Лаврецкий положил в карман вчерашний
нумер газеты. Во все время дороги и Лемм и Лаврецкий мало говорили друг с
другом: каждого из них занимали собственные мысли, и каждый был рад, что
другой его не беспокоит. И расстались они довольно сухо, что, впрочем, часто
случается между приятелями на Руси. Лаврецкий подвез старика к его домику,
тот вылез, достал свой чемодан и, не протягивая своему приятелю руки (он
держал чемодан обеими руками перед грудью), не глядя даже на него, сказал
ему по-русски: "Прощайте-с!" - "Прощайте", - повторил Лаврецкий и велел
кучеру ехать к себе на квартиру. Он нанимал, на всякий случай, квартиру в
городе О... Написавши несколько писем и наскоро пообедав, Лаврецкий
отправился к Калитиным. Он застал у них в гостиной одного Паншина, который
объявил ему, что Марья Дмитриевна сейчас выйдет, и тотчас с самой радушной
любезностью вступил с ним в разговор. До того дня Паншин обращался с
Лаврецким не то чтоб свысока, а снисходительно; но Лиза, рассказывая Паншину
свою вчерашнюю поездку, отозвалась о Лаврецком как о прекрасном и умном
человеке; этого было довольно: следовало завоевать "прекрасного" человека.
Паншин начал с комплиментов Лаврецкому, с описания восторга, с которым, по
его словам, все семейство
Марьи Дмитриевны отзывалось о Васильевском, и потом, по обыкновению
своему, ловко перейдя к самому себе, начал говорить о своих занятиях, о
воззрениях своих на жизнь, на свет и на службу; сказал слова два о
будущности России, о том, как следует губернаторов в руках держать; тут же
весело подтрунил над самим собою и прибавил, что, между прочим, ему в
Петербурге поручили "de populariser l'idee du cadastre" {"популяризировать
идею кадастра" (франц.).}. Он говорил довольно долго, с небрежной
самоуверенностью разрешая все затруднения и, как фокусник шарами, играя
самыми важными административными и политическими вопросами. Выражения: "Вот
что бы я сделал, если б я был правительством"; "Вы, как умный человек,
тотчас со мной согласитесь", - не сходили у него с языка. Лаврецкий холодно
слушал разглагольствования Паншина: не нравился ему этот красивый, умный и
непринужденно изящный человек, с своей светлой улыбкой, вежливым голосом и
пытливыми глазами.