126.}.
Заметной идейной перестройкой Тургенева после появления в свет повести
"Ася" и критических статей, направленных в его адрес, и объясняется та
поощрительная позиция, с которой было встречено "Дворянское гнездо"
революционно-демократической критикой, не нашедшей в новом произведении
автора полного единомыслия, но горячо приветствовавшей критический пафос и
демократические тенденции романа.
Неоднократные отклики Добролюбова на появление "Дворянского гнезда"
содержат признание его высоких художественных достоинств. Наиболее подробно
критик анализирует роман в статье "Когда же придет настоящий день?",
написанной в связи с появлением романа "Накануне", но в большой мере
относящейся и к "Дворянскому гнезду" {С, 1860, т. LXXX, Э III, отд. 3, стр.
31-72.}.
Добролюбов подчеркивает, что главной задачей литературной критики он
считает разъяснение тех явлений действительности, которые вызвали к жизни
известное художественное произведение. По отношению к творчеству Тургенева
эта задача имеет особенный смысл, так как Тургенева "по справедливости можно
назвать живописателем и певцом той морали и философии, которая
господствовала в нашем образованном обществе в последнее двадцатилетие. Он
быстро угадывал новые потребности, новые идеи, вносимые в общественное
сознание, и в своих произведениях обыкновенно обращал (сколько позволяли
обстоятельства) внимание на вопрос, стоявший на очереди и уже смутно
начинавший волновать общество" {Добролюбов, т. II, стр. 208.}.
Далее Добролюбов определяет просветительское значение произведений
Тургенева, предшествовавших "Дворянскому гнезду". Героями Тургенева были
"вносители новых идей в известный круг, просветители, пропагандисты, хоть
для одной женской души, да пропагандисты" - и дело их, по мнению критика, в
свое время было очень полезно и благотворно. Но после осознания известных
идей и стремлений в истории общества наступил период их осуществления, когда
"за размышлениями и разговорами должно следовать дело". По заключению
Добролюбова, сознание этой перемены и выразилось в "Дворянском гнезде".
Тургенев "умел поставить Лаврецкого так, что над ним неловко иронизировать,
хотя он и принадлежит к тому же роду бездельных типов, на которые мы смотрим
с усмешкой. Драматизм его положения заключается уже не в борьбе с
собственным бессилием, а в столкновении с такими понятиями и нравами, с
которыми борьба действительно должна устрашить даже энергического и смелого
человека <...> самое положение Лаврецкого, самая коллизия, избранная г.
Тургеневым и столь знакомая русской жизни, должны [служить сильною
пропагандою и] наводить каждого читателя на ряд мыслей о значении целого
огромного отдела понятий, заправляющих нашей жизнью" {Там же, стр.
211-212.}.
Раскрывая свою мысль, Добролюбов пересказывает последний разговор
Лаврецкого с Лизой о счастье, - разговор, в котором последнее слово остается
за Лизой: "...счастье