На повороте дорожки встретился ему Павел Петрович.
- Что с тобой? - спросил он Николая Петровича, - ты бледен, как
привиденье; ты нездоров; отчего ты не ложишься?
Николай Петрович объяснил ему в коротких словах свое душевное состояние
и удалился. Павел Петрович дошел до конца сада, и тоже задумался, и тоже
поднял глаза к небу. Но в его прекрасных темных глазах не отразилось ничего,
кроме света звезд. Он не был рожден романтиком, и не умела мечтать его
щегольски-сухая и страстная, на французский лад мизантропическая душа...
- Знаешь ли что? - говорил в ту же ночь Базаров Аркадию. - Мне в голову
пришла великолепная мысль. Твой отец сказывал сегодня, что он получил
приглашение от этого вашего знатного родственника. Твой отец не поедет;
махнем-ка мы с тобой в ***; ведь этот господин и тебя зовет. Вишь какая
сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся дней
пять-шесть, и баста!
- А оттуда ты вернешься сюда?
- Нет, надо к отцу проехать. Ты знаешь, он от *** в тридцати верстах. Я
его давно не видал, и мать тоже; надо стариков потешить. Они у меня люди
хорошие, особенно отец: презабавный. Я же у них один.
- И долго ты у них пробудешь?
- Не думаю. Чай, скучно будет.
- А к нам на возвратном пути заедешь?
- Не знаю... посмотрю. Ну, так, что ли? Мы отправимся?
- Пожалуй, - лениво заметил Аркадий.
Он в душе очень обрадовался предложению своего приятеля, но почел
обязанностию скрыть свое чувство. Недаром же он был нигилист!
На другой день он уехал с Базаровым в ***. Молодежь в Марьине пожалела
об их отъезде; Дуняша даже всплакнула... но старичкам вздохнулось легко.



XII



Город ***, куда отправились наши приятели, состоял в ведении
губернатора из молодых, прогрессиста и деспота, как это сплошь да рядом
случается на Руси. Он, в течение первого года своего управления, успел
перессориться не только с губернским предводителем, отставным гвардии
штабc-ротмистром, конным заводчиком и хлебосолом, но и с собственными
чиновниками. Возникшие по этому поводу распри приняли наконец такие размеры,
что министерство в Петербурге нашло необходимым послать доверенное лицо с
поручением разобрать все на месте. Выбор начальства пал на Матвея Ильича
Колязина, сына того Колязина, под попечительством которого находились
некогда братья Кирсановы. Он был тоже из "молодых", то есть ему недавно
минуло сорок лет, но он уже метил в государственные люди и на каждой стороне
груди носил по звезде. Одна, правда, была иностранная, из плохоньких.
Подобно губернатору, которого он приехал судить, он считался прогрессистом
и, будучи уже тузом, не походил на большую часть тузов. Он имел о себе самое
высокое мнение; тщеславие его не знало границ, но он держался просто, глядел
одобрительно, слушал снисходительно и так добродушно смеялся, что на первых
порах мог даже прослыть за "чудного малого".