Привыкший к победам, он и тут
скоро достиг своей цели; но легкость торжества не охладила его. Напротив: он
еще мучительнее, еще крепче привязался к этой женщине, в которой даже тогда,
когда она отдавалась безвозвратно, все еще как будто оставалось что-то
заветное и недоступное, куда никто не мог проникнуть. Что гнездилось в этой
душе - Бог весть! Казалось, она находилась во власти каких-то тайных, для
нее самой неведомых сил; они играли ею, как хотели; ее небольшой ум не мог
сладить с их прихотью. Все ее поведение представляло ряд несообразностей;
единственные письма, которые могли бы возбудить справедливые подозрения ее
мужа, она написала к человеку почти ей чужому, а любовь ее отзывалась
печалью; она уже не смеялась и не шутила с тем, кого избирала, и слушала его
и глядела на него с недоумением. Иногда, большею частью внезапно, это
недоумение переходило в холодный ужас; лицо ее принимало выражение
мертвенное и дикое; она запиралась у себя в спальне, и горничная ее могла
слышать, припав ухом к замку, ее глухие рыдания. Не раз, возвращаясь к себе
домой после нежного свидания, Кирсанов чувствовал на сердце ту разрывающую и
горькую досаду, которая поднимается в сердце после окончательной неудачи.
"Чего же хочу я еще?" - спрашивал он себя, а сердце все ныло. Он однажды
подарил ей кольцо с вырезанным на камне сфинксом.
- Что это? - спросила она, - сфинкс?
- Да, - ответил он, - и этот сфинкс - вы.
- Я? - спросила она и медленно подняла на него свой загадочный взгляд.
- Знаете ли, что это очень лестно? - прибавила она с незначительною
усмешкой, а глаза глядели все так же странно.
Тяжело было Павлу Петровичу даже тогда, когда княгиня Р. его любила; но
когда она охладела к нему, а это случилось довольно скоро, он чуть с ума не
сошел. Он терзался и ревновал, не давал ей покою, таскался за ней повсюду;
ей надоело его неотвязное преследование, и она уехала за границу. Он вышел в
отставку, несмотря на просьбы приятелей, на увещания начальников, и
отправился вслед за княгиней; года четыре провел он в чужих краях, то
гоняясь за нею, то с намерением теряя ее из виду; он стыдился самого себя,
он негодовал на свое малодушие... но ничто не помогало. Ее образ, этот
непонятный, почти бессмысленный, но обаятельный образ слишком глубоко
внедрился в его душу. В Бадене он как-то опять сошелся с нею по-прежнему;
казалось, никогда еще она так страстно его не любила... но через месяц все
уже было кончено: огонь вспыхнул в последний раз и угас навсегда.
Предчувствуя неизбежную разлуку, он хотел, по крайней мере, остаться ее
другом, как будто дружба с такою женщиной была возможна... Она тихонько
выехала из Бадена и с тех пор постоянно избегала Кирсанова. Он вернулся в
Россию, попытался зажить старою жизнью, но уже не мог попасть в прежнюю
колею. Как отравленный, бродил он с места на место; он еще выезжал, он
сохранил все привычки светского человека; он мог похвастаться двумя, тремя
новыми победами; но он уже не ждал ничего особенного ни от себя, ни от
других и ничего не предпринимал.