Сладко засыпать в
родимом доме, на знакомой постеле, под одеялом, над которым трудились
любимые руки, быть может руки нянюшки, те ласковые, добрые и неутомимые
руки. Аркадий вспомнил Егоровну, и вздохнул, и пожелал ей царствия
небесного... О себе он не молился.
И он и Базаров заснули скоро, но другие лица в доме долго еще не спали.
Возвращение сына взволновало Николая Петровича. Он лег в постель, но не
загасил свечки и, подперши рукою голову, думал долгие думы. Брат его сидел
далеко за полночь в своем кабинете, на широком гамбсовом кресле, перед
камином, в котором слабо тлел каменный уголь. Павел Петрович не разделся,
только китайские красные туфли без задков сменили на его ногах лаковые
полусапожки. Он держал в руках последний нумер Galignani, но он не читал; он
глядел пристально в камин, где, то замирая, то вспыхивая, вздрагивало
голубоватое пламя... Бог знает, где бродили его мысли, но не в одном только
прошедшем бродили они: выражение его лица было сосредоточенно и угрюмо, чего
не бывает, когда человек занят одними воспоминаниями. А в маленькой задней
комнатке, на большом сундуке, сидела, в голубой душегрейке и с наброшенным
белым платком на темных волосах, молодая женщина, Фенечка, и то
прислушивалась, то дремала, то посматривала на растворенную дверь, из-за
которой виднелась детская кроватка и слышалось ровное дыхание спящего
ребенка.



V



На другое утро Базаров раньше всех проснулся и вышел из дома. "Эге! -
подумал он, посмотрев кругом, - местечко-то неказисто". Когда Николай
Петрович размежевался с своими крестьянами, ему пришлось отвести под новую
усадьбу десятины четыре совершенно ровного и голого поля. Он построил дом,
службы и ферму, разбил сад, выкопал пруд и два колодца; но молодые деревца
плохо принимались, в пруде воды набралось очень мало, и колодцы оказались
солонковатого вкуса. Одна только беседка из сирени и акаций порядочно
разрослась; в ней иногда пили чай и обедали. Базаров в несколько минут
обегал все дорожки сада, зашел на скотный двор, на конюшню, отыскал двух
дворовых мальчишек, с которыми тотчас свел знакомство, и отправился с ними в
небольшое болотце, с версту от усадьбы, за лягушками.
- На что тебе лягушки, барин? - спросил его один из мальчиков.
- А вот на что, - отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем
возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда не потакал им и
обходился с ними небрежно, - я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там
внутри делается; а так как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах
ходим, я и буду знать, что и у нас внутри делается.
- Да на что тебе это?
- А чтобы не ошибиться, если ты занеможешь и мне тебя лечить придется.
- Разве ты дохтур?
- Да.
- Васька, слышь, барин говорит, что мы с тобой те же лягушки. Чудно!
- Я их боюсь, лягушек-то, - заметил Васька, мальчик лет семи, с белою,
как лен, головою, в сером казакине с стоячим воротником и босой.