свои
коньки. Она, например, как огня боялась всего, что может действовать на
воображенье; а потому ее дочь до семнадцатилетнего возраста не прочла ни
одной повести, ни одного стихотворения, а в географии, истории и даже в
естественной истории частенько ставила в тупик меня, кандидата, и кандидата
не из последних, как ты, может быть, помнишь. Я было раз попытался
потолковать с г-жой Ельцовой об ее коньке, хотя трудно было вовлечь ее в
разговор: она очень была молчалива. Она только головой покачала.
- Вы говорите, - сказала она, наконец, - читать поэтические
произведения _и_ полезно _и_ приятно... Я думаю, надо заранее выбрать в
жизни: _или_ полезное, _или_ приятное, и так уже решиться, раз навсегда. И я
когда-то хотела соединить и то и другое... Это невозможно и ведет к гибели
или к пошлости.
Да, удивительное существо была эта женщина, существо честное, гордое,
не без фанатизма и суеверия своего рода. "Я боюсь жизни", - сказала она мне
однажды. И точно, она ее боялась, боялась тех тайных сил, на которых
построена жизнь и которые изредка, но внезапно пробиваются наружу. Горе
тому, над кем они разыграются! Страшно сказались эти силы Ельцовой: вспомни
смерть ее матери, ее мужа, ее отца... Это хотя бы кого запугало. Я не видал,
чтоб она когда-нибудь улыбнулась. Она как будто заперлась на замок и ключ
бросила в воду. Она, должно быть, много горя перенесла на своем веку и
никогда ни с кем не поделилась им: все в себе затаила. Она до того приучила
себя не давать воли своим чувствам, что даже стыдилась выказывать страстную
любовь свою к дочери; она ни разу не поцеловала ее при мне, никогда не
называла ее уменьшительным именем, всегда - Вера. Помню одно ее слово; я
как-то сказал ей, что все мы, современные люди, надломленные... "Надламывать
себя не для чего, - промолвила она, - надо всего себя переломить или уж не
трогать..."
Весьма немногие ездили к Ельцовой; но я посещал ее часто. Я втайне
сознавал, что она ко мне благоволила; а Вера Николаевна мне очень нравилась.
Мы с ней разговаривали, гуляли... Мать не мешала нам; сама дочь не любила
быть без матери, и я, с своей стороны, тоже не чувствовал потребности
уединенной беседы. У Веры Николаевны была странная привычка думать вслух; по
ночам она во сне громко и явственно говорила о том, что ее поразило в
течение дня. Однажды, поглядев на меня внимательно и, по обыкновению своему,
тихонько подпершись рукою, она сказала: "Мне сдается, что Б. хороший
человек; но положиться на него нельзя". Отношения между нами были самые
дружелюбные и ровные; только однажды мне показалось, что я подметил там,
где-то далеко, в самой глубине ее светлых глаз, что-то странное, какую-то
негу и нежность... Но, может быть, я ошибся.
Между тем время шло, и мне уже пора было собираться в отъезд. Но я все
медлил. Бывало, как подумаю, как вспомню, что скоро я не увижу более этой
милой девушки, к которой я так привязался, - жутко мне станет...