Нет, Мефистофель бессилен, и зуб его притупел... Прощай.

Твой П. Б.



ПИСЬМО ВОСЬМОЕ



От того же к тому же

Сельцо М...ое, 8 сентября 1850.

Любезный друг мой, Семен Николаич!

Ты слишком к сердцу принял мое последнее письмо. Ты знаешь, как я
всегда был склонен к преувеличиванию моих ощущений. Это у меня как-то
невольно делается: бабья натура! С годами это, конечно, пройдет; но,
признаюсь со вздохом, до сих пор я все еще'не исправился. А потому
успокойся. Не буду отрицать впечатления, произведенного на меня Верой, но
опять-таки скажу: во всем этом нет ничего необыкновенного. Приезжать тебе
сюда, как ты пишешь, совсем не следует. Скакать за тысячу верст бог знает
из-за чего - да это было бы безумие! Но я очень благодарен тебе за это новое
доказательство твоей дружбы и, поверь мне, никогда его не забуду. Твое
путешествие сюда потому еще неуместно, что я сам скоро намерен выехать в
Петербург. Сидя на твоем диване, я расскажу тебе много, а теперь, право, не
хочется: чего доброго, опять разболтаюсь и напутаю. Перед выездом я тебе еще
напишу. Итак, до скорого свидания. Будь здоров и весел и не сокрушайся
слишком об участи - преданного тебе П. Б.



ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ



От того же к тому же

Село П...ое, 10 марта 1853.

Я долго не отвечал на твое письмо; я все эти дни думал о нем. Я
чувствовал, что оно внушено тебе не праздным любопытством, а истинным
дружеским участием; но я все-таки колебался: последовать ли мне твоему
совету, исполнить ли твое желание? Наконец, я решился, я все расскажу тебе.
Облегчит ли меня моя исповедь, как ты полагаешь, не знаю; но мне кажется,
что я не вправе скрыть от тебя то, что навсегда изменило жизнь мою; мне
кажется, что я даже остался бы виновным... увы! еще более виновным перед той
незабвенной, милой тенью, если б я не поверил печальной нашей тайны
единственному сердцу, которым я еще дорожу. Ты один, может быть, на земле
помнишь о Вере, и ты судишь о ней легкомысленно и ложно: этого я допустить
не могу. Узнай же все. Увы! это все можно передать двумя словами. То, что
было между нами, промелькнуло мгновенно, как молния, и как молния принесло
смерть и гибель...
С тех пор как ее не стало, с тех пор как я поселился в эту глушь,
которой уже не покину до конца дней моих, прошло с лишком два года, и все
так ясно в моей памяти, так еще живы мои раны, так горько мое горе...
Я не стану жаловаться. Жалобы, раздражая, утоляют печаль, но не мою.
Стану рассказывать.
Помнишь ты мое последнее письмо - то письмо, в котором я вздумал было
рассеять твои опасения и отсоветовал тебе выезжать из Петербурга? Ты
заподозрил его принужденную развязность, ты не поверил нашему скорому
свиданию: ты был прав.