Твой П. Б.


ПИСЬМО СЕДЬМОЕ



От того же к тому же

Сельцо М...ое, 22 августа.

Берусь за перо спустя десять дней после последнего письма... О, мой
друг, я не могу скрываться более... Как мне тяжело! как я ее люблю! Ты
можешь себе представить, с каким горьким содроганьем пишу я это роковое
слово. Я не мальчик, даже не юноша; я уже не в той поре, когда обмануть
другого почти невозможно, а самого себя обмануть ничего не стоит. Я все знаю
и вижу ясно. Я знаю, что мне под сорок лет, что она жена другого, что она
любит своего мужа; я очень хорошо знаю, что от несчастного чувства, которое
мною овладело, мне, кроме тайных терзаний и окончательной растраты жизненных
сил, ожидать нечего, - я все это знаю, я ни на что не надеюсь и ничего не
хочу; но от этого мне не легче. Уже с месяц тому назад начал я замечать, что
влечение мое к ней становилось все сильней и сильней. Это меня отчасти
смущало, отчасти даже радовало... Но мог ли я ожидать, что со мною
повторится все то, чему, казалось, так же как и молодости, нет возврата? Да
что я говорю! Та" я никогда не любил, нет, никогда! Манон Леско, Фретильоны
- вот были мои кумиры. Такие кумиры разбить легко; а теперь... я только
теперь узнал, что значит полюбить женщину. Стыдно мне даже говорить об этом;
но оно так. Стыдно мне... Любовь все-таки эгоизм; а в мои годы эгоистом быть
непозволительно: нельзя в тридцать семь лет жить для себя; должно жить с
пользой, с целью на земле, исполнять свой долг, свое дело. И я принялся было
за работу... Вот опять все развеяно, как вихрем! Теперь я понимаю, о чем я
писал тебе в первом моем письме; я понимаю, какого испытания мне
недоставало. Как внезапно обрушился этот удар на мою голову! Стою и
бессмысленно гляжу вперед: черная завеса висит перед самыми глазами; на душе
тяжело и страшно! Я могу себя сдерживать, я наружно спокоен не только при
других, даже наедине; не бесноваться же мне в самом деле, как мальчику! Но
червь вполз в мое сердце и сосет его днем и ночью. Чем это кончится? До сих
пор я в ее отсутствие тосковал и волновался и при ней утихал тотчас...
Теперь я и при ней непокоен - вот что меня пугает. О, друг мой, как тяжело
стыдиться слез своих, скрывать их!.. Одной молодости позволительно плакать;
слезы идут к ней одной...
Я не могу перечесть это письмо; оно у меня вырвалось невольно, как
стон. Я не могу ничего прибавить, ничего рассказать... Дай срок: я пряду в
себя, овладею своею душою, я буду говорить с тобою, как мужчина, а теперь
мне бы хотелось прислонить мою голову к твоей груди и...
О Мефистофель! и ты мне не помогаешь. Я остановился с намерением, с
намерением раздражал в себе ироническую жилу, напоминал самому себе, как
смешны и приторны покажутся мне через год, через полгода эти жалобы, эти
излияния...