Чувство не столько досады, сколько
печали, которое овладело было мною, рассеялось понемногу, и я пришел к себе
домой немного усталый от быстрой ходьбы, но успокоенный тишиною ночи,
счастливый и почти веселый. Я вошел в спальню, отослал Тимофея, не
раздеваясь бросился на постель и погрузился в думу.
Сперва мечты мои были отрадны; но скоро я заметил в себе странную
перемену. Я начал ощущать какую-то тайную, грызущую тоску, какое-то
глубокое, внутреннее беспокойство. Я не мог понять, отчего оно происходило;
но мне становилось жутко и томно, точно близкое несчастие мне грозило, точно
кто-то милый страдал в это мгновенье и звал меня на помощь. На столе
восковая свечка горела небольшим неподвижным пламенем, маятник стучал тяжело
и мерно. Я опер голову на руку и принялся глядеть в пустой полумрак моей
одинокой комнаты. Я подумал о Вере, и душа во мне заныла: все, чему я так
радовался, показалось мне, как оно и следовало, несчастием, безвыходной
пагубой. Чувство тоски во мне росло и росло, я не мог лежать долее; мне
вдруг опять почудилось, что кто-то зовет меня умоляющим голосом... Я
приподнял голову и вздрогнул; точно, я не обманывался: жалобный крик
примчался издалека и прильнул, словно дребезжа, к черным стеклам окон. Мне
стало страшно: я вскочил с постели, раскрыл окно. Явственный стон ворвался в
комнату и словно закружился надо мной. Весь похолодев от ужаса, внимал я его
последним, замиравшим переливам. Казалось, кого-то резали в отдаленье, и
несчастный напрасно молил о пощаде. Сова ли это закричала в роще, другое ли
какое существо издало этот стон, я не дал себе тогда отчета, но, как Мазепа
Кочубею, отвечал криком на зловещий звук.
- Вера, Вера! - воскликнул я, - ты ли это зовешь меня?
Тимофей, заспанный и изумленный, явился предо мною.
Я опомнился, выпил стакан воды, перешел в другую комнату; но сон не
посетил меня. Сердце во мне билось болезненно, хоть и нечасто. Я уже не мог
предаваться мечтам о счастии; я уже не смел верить ему.
На другой день перед обедом я отправился к Приимкову. Он встретил меня
с озабоченным лицом.
- Жена у меня больна, - начал он, - в постели лежит; я посылал за
доктором.
- Что с ней?
- Не понимаю. Вчера ввечеру пошла было в сад и вдруг вернулась вне
себя, перепуганная. Горничная за мной прибежала. Я прихожу, спрашиваю жену:
что с тобой? Она ничего не отвечает и тут же слегла; ночью открылся бред. В
бреду бог знает что говорила, вас поминала. Горничная мне сказала
удивительную вещь: будто бы Верочке в саду ее мать покойница привиделась,
будто бы ей показалось, что она идет к ней навстречу, с раскрытыми руками.
Ты можешь себе представить, что я почувствовал при этих словах.
- Конечно, это вздор, - продолжал Приимков, - однако я должен
сознаться, что с моей женой в этом роде случались необыкновенные вещи.
- И, скажите, Вера Николаевна очень нездорова?
- Да, нездорова: ночью плохо было; теперь она в забытьи.