Герасим встал,
заплатил за щи и вышел вон, сопровождаемый несколько недоумевающим взглядом
полового. Ерошка, увидав Герасима, заскочил за угол и, пропустив его мимо,
опять отправился вслед за ним.
Герасим шел не торопясь и не спускал Муму с веревочки. Дойдя до угла
улицы, он остановился, как бы в раздумье, и вдруг быстрыми шагами отправился
прямо к Крымскому Броду. На дороге он зашел на двор дома, к которому
при-строивался флигель, и вынес оттуда два кирпича под мышкой. От Крымского
Брода он повернул по берегу, дошел до одного места, где стояли две лодочки с
веслами, привязанными к колышкам (он уже заметил их прежде), и вскочил в
одну из них вместе с Муму. Хромой старичишка вышел из-за шалаша,
поставленного в углу огорода, и закричал на него. Но Герасим только закивал
головою и так сильно принялся грести, хотя и против теченья реки, что в одно
мгновенье умчался саженей на сто. Старик постоял, постоял, почесал себе
спину сперва левой, потом правой рукой и вернулся, хромая, в шалаш.
А Герасим все греб да греб. Вот уже Москва осталась назади. Вот уже
потянулись по берегам луга, огороды, поля, рощи, показались избы. Повеяло
деревней. Он бросил весла, приник головой к Муму, которая сидела перед ним
на сухой перекладинке - дно было залито водой,- и остался неподвижным,
скрестив могучие руки у ней на спине, между тем как лодку волной помаленьку
относило назад к городу. Наконец Герасим выпрямился, поспешно, с каким-то
болезненным озлоблением на лице, окутал веревкой взятые им кирпичи, приделал
петлю, надел ее на шею Муму, поднял ее над рекой, в последний раз посмотрел
на нее... Она доверчиво и без страха поглядывала на него и слегка махала
хвостиком. Он отвернулся, зажмурился и разжал руки... Герасим ничего не
слыхал, ни быстрого визга падающей Муму, ни тяжкого всплеска воды; для него
самый шумный день был безмолвен и беззвучен, как ни одна самая тихая ночь не
беззвучна для нас, и когда он снова раскрыл глаза, по-прежнему спешили по
реке, как бы гоняясь друг за дружкой, маленькие волны, по-прежнему
поплескивали они о бока лодки, и только далеко назади к берегу разбегались
какие-то широкие круги.
Ерошка, как только Герасим скрылся у него из виду, вернулся домой и
донес все, что видел.
- Ну, да,-заметил Степан,-он ее утопит. Уж можно быть спокойным. Коли
он что обещал...
В течение дня никто не видал Герасима. Он дома не обедал. Настал вечер;
собрались к ужину все, кроме его.
- Экой чудной этот Герасим!-пропищала толстая прачка,- можно ли эдак
из-за собаки проклажаться!.. Право!
- Да Герасим был здесь,- воскликнул вдруг Степан, загребая себе ложкой
каши.
- Как? когда?
- Да вот часа два тому назад. Как же. Я с ним в воротах повстречался;
он уж опять отсюда шел, со двора выходил. Я было хотел спросить его насчет
собаки-то, да он, видно, не в духе был. Ну, и толкнул меня; должно быть, он
так только отсторонить меня хотел: дескать, не приставай,-да такого
необыкновенного леща мне в становую жилу поднес, важно так, что ой-ой-ой! -
И Степан с невольной усмешкой пожался и потер себе затылок.